Литературная биография Александра Андреевича Прокофьева, 125-летний юбилей со дня рождения которого приходится на 2 декабря текущего года, началась в 1919 году после получения боевого крещения на фронте, публикации первых стихов на страницах газеты «Новоладожская коммуна» и вступления в партию коммунистов. Продолжится же славный жизненный путь поэта в Ленинграде, с которым нерушимо свяжет его судьба. Именно из великого города на Неве свежо и звонко на всю огромную страну и звучал голос этого выдающегося мастера слова, никогда не унывавшего художника, воспевавшего и прославлявшего новую жизнь во многих её проявлениях, а также твёрдо верившего в то, что его цветущий поэтический мир не поддаётся увяданию и старости.
«Всем сердцем, — отмечал классик русской советской литературы Николай Тихонов, — почувствовал он зов новой эпохи, широко открытыми глазами увидел он новые просторы мира, уже не ладожские волны, а волны Октябрьской революции проходили по дремучему лесу российской жизни». «…Поэт всё поведал в своих стихах с запальчивой уверенной силой и свежей песенностью, которая освежила нашу поэзию, вошла в нашу душу, и мы поверили ему во всём…»
На протяжении долгих лет Прокофьева считали по-настоящему счастливым поэтом. Счастливым в том, что всё им пережитое принадлежало ему. В том, что он сумел найти самые нужные средства, дабы постоянно общаться с текущим временем, которое уже завтра становилось историей. И нашёл он всё необходимое для творчества, пожалуй, в 1927 году, когда выступил со своими песнями о Ладоге. А уж потом был долгий путь, трудный, но увлекательный, на котором, помимо радости от самого творческого процесса, пришлось и оступаться, и сомневаться, и в чём-то заблуждаться, и шишки набивать, и снова становиться на столбовую дорогу. Она и вывела его в молодые годы в чарующий мир молодой советской поэзии, ещё не в полный голос тогда о себе заявлявшей.
«Моя литературная работа в основном начинается в Ленинграде, — признавался Александр Андреевич годы спустя в разговоре с начинающими писателями. — В 1922 году приехал в Ленинград, в 1923 году нашёл Пролеткульт. Там происходили занятия литературной группы под руководством А.П. Крайского… В то время я был на военной службе, и она (служба) отнимала у меня всё время… Пробавляться стихами приходилось обычно ночью… Начало радостной творческой работы я отношу к 1927 году, когда я написал шесть песен о Ладоге… В начале 1930 года я демобилизовался и быстро подвёл кое-какие итоги».
К сему добавим, что первая книга поэта «Полдень» выйдет в 1931 году, когда Прокофьев уже достигнет в общем-то зрелого возраста, оставаясь при сём молодым душой. Да и тридцать лет — не повод считать себя во всём состоявшимся и всего достигнувшим. И Прокофьев, справедливости ради, себя таким всезнайкой и предельно успешным человеком и не считал. Он был человеком хотя и весёлым, увлечённым, энергичным, решительным, но ни в коем случае не честолюбивым, не претендовавшим на повышенное к своей фигуре внимание.
Свежесть поэтического слова, молодой задор, стремление к весёлому восприятию действительности отличали творчество Прокофьева с самого его зарождения, с тех первых строк, которые резво выходили на широкий простор. Потому и слова он в творчестве стремился использовать звучные и красочные, словно яркие самоцветы. Потому и взглядом он обладал приметливым и усмешливым, полным неподдельного радостного отношения ко всему доброму и светлому, что его по жизни окружало.
Развернись, гармоника,
по столику,
Я тебя, как песню, подниму.
Выходила тоненькая-тоненькая,
Тоней называлась потому.
На деревне ничего не слышно,
А на слободе моей родной
Лёгкий ветер на дорогу вышел
И не поздоровался со мной.
И, твоею лаской зачарован,
Он, что целый день
не затихал,
Крыльями простуженных черёмух
Издали любимой замахал.
«Александр Прокофьев вошёл в советскую поэзию не поэтом деревни, как утверждают некоторые, хотя и с деревенской темой, — подчёркивал известный русский советский поэт, лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии РСФСР имени
М. Горького Василий Фёдоров. — Лирический герой песен о Ладоге уже повидал мир с баррикадами, гражданской войной, побывал в городах, плавал по великим русским рекам. «Мы, рядовые парни (сосновые кряжи), ломали в Красной Армии отчаянную жизнь». Да и рыбацкая деревня Александра Прокофьева отличается от деревень, стоящих, например, под Рязанью…
Принадлежность поэта к деревне ещё не даёт права считать его поэтом деревни. Когда-то вся Россия была деревенской. И в этом нет ничего зазорного ни для России, ни для Прокофьева…
Александр Прокофьев не был бы тем поэтом, каким мы знаем его теперь, если бы уже в начале пути не прошёл суровую школу больших категорий — таких, как Эпоха, Бессмертие, Диктатура, Революция, Держава. Поэт вёл разговор по большому счёту».
Это их именами открывается
книга Бессмертья.
Как от натиска Революций
получает движенье Земля!
О Революции, о её всемирно-историческом значении Прокофьев никогда не забывал. И мир ему потому и виделся с большой высоты, а не с крыши деревенского дома.
Поднимая народы на смертную
битву с врагами,
Словно соколов,
годы отпуская в полёт,
Неразведанный путь,
но единственный пробивая
штыками,
Молодая Эпоха в грозе
небывалой встаёт.
Разумеется, с годами творчество Прокофьева станет иным. В него, как писал Фёдоров, «ворвётся человеческий быт со всеми его зримыми, ощутимыми деталями — с дождями и ветрами, с радостью и слезами, с озорством, шуткой и гневом. И уже во всём будет сказываться школа больших категорий. Малое всегда будет принадлежать большому». Правда, отметим, что Прокофьев в своём творчестве неизменно будет расти. И рост этот окажется не только естественным (человек с годами, как правило, набирается знаний, опыта, к нему приходит мудрость, он всё более ощущает в себе предрасположенность к рассуждениям, определённым обобщениям и выводам), но и всецело связанным с ростом страны, с её тяготами и бедами, великими победами и свершениями.
Выдающийся русский советский поэт, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда Егор Исаев, знакомый с творчеством Прокофьева с самых юных лет, с довоенного времени, читавший его произведения в годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы, в 1975 году, когда уже прошло четыре года со времени кончины Александра Андреевича, смело заметил, что один из крупнейших русских советских поэтов был похож «на песельников, на наших мудрецов и плясунов».
«Как с человеком с Александром Андреевичем я познакомился позднее в Москве, на одном из пленумов Союза писателей СССР, — вспоминал Егор Александрович в преддверии 75-летия со дня рождения Прокофьева. — Когда я увидел приветливость в его глазах, я был окрылён. И тогда я мгновенно определил возраст поэта. Нет, не метрический, а возраст его души, возраст его поэзии.
Александр Андреевич — наш Прокоп, так мы его любя называли — был таким человеком, общение с которым, даже короткое, располагало к непринуждённости, молодости, он если не ломал, то сдвигал возрастные границы и всегда стоял выше своей популярности, выше своего общественного положения. Он просто был человеком и не любил, когда к нему обращались с подчёркнутой почтительностью. В таких случаях по его лицу пробегала тень и он мрачно гасил неуместные эпитеты…
Александр Андреевич никогда не поучал. Он говорил рывково, молодо и вместе с тем основательно. В нём были и солдат, и рыбак, и что-то от Дмитрия Фурманова, от комиссара. Он не очень одобрял слишком горячие и категоричные суждения, мог даже при всей своей тактичности резко оборвать. Помню, как однажды, приехав в Ленинград и придя к Александру Андреевичу домой, я, видимо, слишком запальчиво заговорил об одном нашем добром поэте, друге Александра Андреевича. Он тут же ожёг меня глазами и твёрдо проговорил: «Егор, Егор, прошу тебя: в моём доме при мне и без меня не суди так скоро о моих товарищах». Это постоянство в дружбе, искренность и чистота по отношению к своим друзьям были в нём незамутнёнными и неколебимыми».
Егор Исаев, по возрасту бывший младше Прокофьева на целых двадцать пять лет, разумеется, к одному из зачинателей русской советской поэзии относился весьма почтительно. Но для нас сегодня в связи с этим важно обратить внимание на те качества, которые он справедливо выделял у Александра Андреевича, — поэта удивительной судьбы, отчаянного жизнелюба, покорявшего товарищей по многонациональному поэтическому сообществу, а также и читателей, причём не только неуёмной своей энергией, молодецким задором, стремлением писать живо, молодо, красочно, без схематизма, скупости, замкнутости языка, но и явной глубиной, серьёзностью, откликавшейся на вызовы времени, героику эпохи и гул небывалых доселе социальных свершений.
Мы — это воля людей,
устремлённых только вперёд, вперёд!
От Белого моря до Сан-Диего
слава о нас идёт.
Огромные наши знамёна —
красный бархат и шёлк,
Огонь, и воду, и медные трубы
каждый из нас прошёл.
В семнадцатом
(глохни, романтика мира!)
мы дрались, как черти, влоск,
Каждый безусым пошёл на фронт,
а там бородой оброс…
Земля, война, леса, война…
Земля была пуста.
Мы перебили всех ворон,
всех галок на крестах!
Мы взяли вновь свою страну,
мы в громе битв клялись,
Мы били белых под Орлом,
под Жмеринкой дрались…
Я сам отправил четверых
прямой дорогой в рай.
Тут арифметика проста —
гудит свинцовый рык.
Четыре порции свинца —
в обрез на четверых.
Таков закон моей страны,
её крутая речь.
Мы все обязаны её,
Высокую, беречь…
Эти выразительные строки из стихотворения «Мы», написанного в 1930 году, прежде всего говорят о тогдашнем боевом настрое поэта, заметно повзрослевшего, окрепшего духовно, получившего немалый поэтический опыт, но и не забывшего о своём военном опыте, приобретённом ещё в революционную пору и в годы Гражданской войны. И его Прокофьев вновь готов был использовать по назначению, ведь для социалистического Отечества он продолжал оставаться солдатом, всегда готовым с оружием в руках защищать завоевания Октября.
Гражданственность поэзии Прокофьева никак не оттеняла её лирических сторон. Лирика любви, искреннего восторга перед красотой природы, упоение радостью бытия были свойственны поэту с молодых лет.
Вся земля закидана венками,
Свитыми из счастья и утрат,
Где ты, где, с полынными руками,
Светлая отрада из отрад?
Над землёй, раздолья не убавив,
Вечные пылают небеса…
Где ты, где, с весёлыми губами,
Неумолчная моя краса?
Где ты ходишь ранними утрами
С неприкаянной моей судьбой?
Птицы плещут шумными
крылами
Над просёлком,
пройденным тобой.
В его поэзии представали два вроде полярных, но неразрывных между собой начала времени: героика и человечность. А книга «В защиту влюблённых» и вовсе возвращала в молодую советскую поэзию тему любви, красоты и очарования родной природой. И Прокофьев сознательно иронизировал над теми, кто оказался в плену эстетических догм и предрассудков.
…Неужели вы, смеясь и плача,
Не любили в жизни никогда?
Неужель закат, что плыл
над городом,
Красоты великой не таил?
«Нет!» — сказали стихотворцы
гордо
И ушли к чернильницам своим.
Будучи уверенным в том, что истинная поэзия, какому бы времени она ни принадлежала, не может оставаться глухой к биению человеческого сердца, живого и трепетного, охваченного любовью, Прокофьев стремился в своём творчестве отображать ту тематику, которая была близка молодым современникам, работящим, настойчивым и упорным в осуществлении своих планов, перед которыми Советская власть открыла широкие пути для самореализации. И поэт адресовал им такие яркие слова и точные образы, которые в должной мере и могли выражать его и их настроения, а вместе с тем и совместные радости, горести, мечты и сомнения.
Строителям новой жизни посвящал поэт свои творения. Время же в его поэзии представало в характерных приметах этих мужественных и самоотверженных строителей, решительно осуществлявших в большой стране воистину грандиозные преобразования. И при сём ему отчётливо виделось радостное восприятие новой жизни, сопровождавшееся удалью и размахом души, переполненной светлыми ощущениями бытия.
Отсюда выходило и поэтическое выражение в ритме и слове, в образе и интонации стиха, фактически навеянных ему народно-песенной стихией. А в ней талант Прокофьева неизменно находил и надёжную опору своим творческим исканиям. Неудивительно, что поэт вполне конкретно представлял себе и облик своего героя. Ещё в середине 1930-х годов он на сей счёт отмечал: «Я нашёл своего героя в лице трудового крестьянского парня и попытался с ним не расставаться».
Саму же поэзию Прокофьев лицезрел практически во всём, что его окружало: и в «полевой былинке», и в облике любимой, и в берёзке с клёном, над которыми склонилась заря, и в гармонике, таящей в себе голоса соловьёв, и в русской раздольной песне. В целом же все эти явления и существа составляли для него земной и возвышенный мир человека и природы, представлявшийся ему поэтически преображённым:
Задрожала, нет — затрепетала
Невесёлой, сонной лебедой,
Придолинной
вербой-красноталом,
Зорями в полнеба и водой.
Плачем в ленты убранной
невесты,
Днями встреч, неделями разлук,
Песней золотой, оглохшей
с детства
От гармоник, рвущихся из рук!
Чем ещё?
Дорожным лёгким прахом,
Ветром, бьющим в синее окно.
Чем ещё?
Скажи, чтоб я заплакал,
Я тебя не видел так давно…
С годами поэт стал обращаться к философским рассуждениям, звучавшим в его стихах, тем не менее, не прямолинейно. А вообще же его поэзия второй половины 1930-х годов всё более наполнялась звуками и красками, подкреплёнными любовью к родной земле, вниманием к нравственной сфере человека, воодушевлёнными волей коммуниста и гражданина, возвышенная цель которого — свобода и счастье народа, оживлённые зоркостью поэта, самой жизнью призванного созерцать и воспевать окружающую действительность.
Поэтический мир Прокофьева был доступен и понятен массовому читателю, который уже в предвоенные годы поставил его имя рядом с именами таких крупных русских поэтов-современников, как Николай Тихонов, Михаил Исаковский, Александр Твардовский, Ярослав Смеляков. Заметным также стало и то, что в поэзии Александра Андреевича просматривалось своеобразное объединение образной народной речи и поэтической традиции, связанной с именами Александра Блока, Владимира Маяковского, Сергея Есенина.
Кстати, история сохранила признание поэта на смерть Маяковского, датированное 1931 годом.
…Я ни капли в песне не заумен.
Уберите синий пистолет!
Командармы и красноармейцы,
Умер
Чуть ли не единственный поэт!
Я иду в друзьях.
А вот благотворное есенинское влияние просматривалось в стихах о любви и Родине. При этом известный призыв Есенина «О Русь, взмахни крылами!» понадобится Прокофьеву для того, чтобы на рубеже 1960-х годов сказать и своё веское слово.
Да, есть слова глухие,
Они мне не родня,
Но есть слова такие,
Что посильней огня!
Они других красивей —
С могучей буквой «Р».
Ну, например, Россия,
Россия, например!
Особое значение в творчестве Прокофьева сыграла Великая Отечественная война. По сути он стал поэтом-трибуном, активнейшим образом выражавшим свою безграничную сыновью любовь к Отечеству, за освобождение которого следовало сражаться и проникновенным словом. Сильное, мобилизующее эмоциональное слово звучало в большинстве его стихов. В наибольшей же степени оно проявится в поэме «Россия», получившей всеобщее признание как одно из выдающихся произведений военных лет. В январе 1946 года Прокофьева за эту поэму и стихотворения «Не отдадим!», «Клятва», «Застольная», «За тебя, Ленинград!» удостоили Сталинской премии второй степени.
Поэма «Россия» убедительно поведала советским гражданам о красоте и милосердии родной земли, о силе духа и необоримости народа, сыновняя любовь которого к Родине — неизбывна. При этом сила и очарование этой поэмы заключается в самом образе России, глубоко осмысленном поэтом.
Сколько звёзд голубых,
сколько синих,
Сколько ливней прошло,
сколько гроз.
Соловьиное горло — Россия,
Белоногие пущи берёз.
Да широкая русская песня,
Вдруг с каких-то дорожек и троп
Сразу брызнувшая в поднебесье
По-родному, по-русски —
взахлёб…
И война, был убеждён Прокофьев, с её страшными разрушениями, смертями, грязью, беспросветностью, тем не менее, не способна заглушить красоту и поэтичность российской природы. Красоте этой, говорит поэт, извечно жить в сердце народном, неискоренима она и в величественном слове «Россия».
Ты вовек не замолкнешь, родная.
Не померкнут веснянки твои,
Коль сейчас по переднему краю
Неумолчно свистят соловьи!
Проникновенно звучало стихотворение «Клятва», написанное поэтом в грозном 1942 году. В нём на передний план выдвигался высочайший советский патриотизм, не громкий, не пафосный, а буквально переполнявший души бесстрашных советских воинов, мужество, стойкость, героизм которых Прокофьев и прославлял.
Тишина. Призамолкла на час
канонада,
Скрыто всё этой режущей слух
тишиной.
Рядом — город бессмертный.
За честь Ленинграда
Встали сосны стеной,
люди встали стеной!..
Рядом были землянки,
блиндажи в пять накатов,
На поляне в сосновом лесу
за Невой,
Обернувшись на запад,
на запад к закату
Встала гвардия наша
в полукруг боевой.
Знамя принял полковник.
Снег на знамени — пеной.
Бахрому тронул иней.
Даль застыла, строга.
И, охваченный трепетом,
командир на колено
Опустился в глубокие
наши снега.
И «Клянёмся!» — сказал он.
И духом геройства
Вдруг пахнуло на рощи,
поля и луга,
И тогда, как один,
опустилося войско
На колени в глубокие наши снега.
Новое видение и ощущение мира пришло к поэту вместе с Победой, историческое значение которой он в последующие годы всегда готов был разъяснять и всячески подчёркивать. А вообще же родная земля, испытавшая жуткие страдания, в результате стала у него очеловеченной, одушевлённой. Ну а сколько ласки и восхищённого удивления родилось у него при виде русских просторов! И вся эта гамма чувств для него, естественно, воплотилась в ярком слове, возвышенном, взволнованном и точном.
Нынче удались цветы повсюду,
Вволю им дано покрасоваться.
Я смотрю на землю как на чудо,
Просто не могу налюбоваться.
Вся в цветах! Везде я их встречаю,
Даже пробиваются как — слышу.
Куст какой-то смелый иван-чая
Смотрит на собратьев
прямо с крыши…
Разлеглись, как в сказке, голубые,
Синие, зелёные края…
Неужель тебя железом били,
Мать моя, сыра земля моя?!
Новые грани таланта Прокофьева открылись в послевоенные годы. И заметными они стали в поэтических циклах и поэмах «В пути», «Заречье», «Сад». Если же коротко выделить наиболее существенное, пришедшее к нему с годами, то оно прежде всего сводится к лиричности, ставшей ещё более красочной, и к образности, усиленной пластичностью, ясностью, конкретикой в изображении героев, событий и явлений.
Как-то Александр Фадеев в одном из писем Прокофьеву признался: «Я люблю твои стихи, люблю их давно… за их подлинную русскую народную стихию… их лирическая сила пленила меня…»
«Русская народная стихия» и «лирическая сила» абсолютным большинством поклонников творчества Прокофьева воспринимались как знаменательные приметы его дарования. А оно на протяжении десятилетий у Александра Андреевича лишь крепло и обрастало новыми выразительными проявлениями. При этом в 1950—1960-е годы он всё чаще стал выявлять прекрасное и возвышенное в фактах обыденной жизни, в делах и чаяниях простых людей, да и вообще в поведении обыкновенного человека, однако способного на совершение героических поступков.
Мы не нашли, а взяли
нашу долю.
Поход, поход, и нет фронтам
числа!
А плечи были каменными,
что ли?
А доля что?
Под стать плечам была!
Потому-то многие его стихи и наполнялись романтикой распахнутых жизненных просторов, от которых доносилось ощущение полноты бытия. И в наибольшей мере оно проявилось в удивительной книге «Приглашение к путешествию», увидевшей свет в 1960 году и ознаменовавшей собой новый творческий взлёт поэта, а также отмеченной в 1961 году Ленинской премией.
«Я очень любил и люблю поэзию Александра Прокофьева, — подчёркивал Николай Тихонов, — мне очень радостно вспоминать весь наш долгий путь по жизненной дороге, и то, что мы делили и весёлые дни нашей молодости, и тяжкие времена военных испытаний, но особенно светлый для меня день был, когда я вручал своему другу Ленинскую премию за книгу «Приглашение к путешествию». Эта премия достойно увенчала путь поэта».
Сборник «Приглашение к путешествию», состоявший из разделов «Признание в любви», «Земля отцов», «На ста островах», «Четыре времени года», «Красный день», «Разговор по душам», «У соседей», «Про Галю-Галинку», явился убедительным подтверждением умудрённости Прокофьева, пришедшей с годами и опытом, получившей опору в силе и свежести неиссякаемых творческих возможностей поэта. Своеобразие же этой книги заключается в её поразительной образности, непосредственности лиризма, обогащённого философскими размышлениями о важных и острых проблемах современности. И при демонстрации всего этого поэт как бы раздвигал горизонты видения, оттого и мысли, и чувства его приобретали иной оттенок. В результате он фактически создал поэтический дневник, в котором откровенно поделился своими мыслями и о дне текущем, и о прошлом, которое не должно угасать в памяти будущих поколений. Но главная, самая сокровенная и заветная его дума была о России, о Родине. Именно со стихов о России и начиналась эта книга, заслуживающая, а может, даже и взывающая о своём новом массовом прочтении и осмыслении.
Мне о России надо говорить,
Да так, чтоб вслух стихи
произносили,
Да так, чтоб захотелось
повторить,
Сильнее всех имён сказать:
Россия!..
Не раз наедине я был с тобой,
Просил участья,
требовал совета,
И ты всегда была моей судьбой,
Моей звездой, неповторимым
светом…
А сколько молний
грудь твою разили!
Не раз, врываясь в дом твой,
обнаглев,
Враги кричали:
«Кончено с Россией!» —
И узнавали твой, Россия, гнев!..
Идут с открытым сердцем
коммунисты
Любить тебя — их заповедь
векам!
Они несут знамёна боевые,
Благоговейно осеняют Русь.
Они клялись беречь тебя,
Россия,
И я под их знамёнами клянусь!
Клятвы этой святой Герой Социалистического Труда, кавалер четырёх орденов Ленина, двух орденов Красной Звезды, орденов «Знак Почёта», Отечественной войны II степени, лауреат Ленинской и Сталинской премий Александр Прокофьев строго придерживался. Жить же он старался по-коммунистически, много трудился, участвовал в общественной жизни страны и родного Ленинграда. И неизменно оставался верным партийцем, убеждённым большевиком-ленинцем:
Гордимся именем твоим,
В нём честь и доблесть
поколений,
На том стояли и стоим,
Тем живы мы, товарищ Ленин!
Один из самых славных сыновей города Ленина, Александр Андреевич с Ленинградом надолго никогда не расставался. Великому городу он был искренне верен, на его святой земле он нашёл и своё последнее пристанище…
Я счастлив, что в городе
этом живу,
Что окна могу распахнуть
на Неву,
Я вижу, как зори над нею
играют —
Так сильно, так ярко,
что волны пылают!..
Я знаю друзей по оружью,
сограждан,
Я с ними в походах бывал
не однажды,
Я рос вместе с ними,
борясь и мужая,
Великою честью я это считаю!
Все грозы, все бури наш город
осилил,
Он воин, любимый
Советской Россией.
И гордый стоит он
в красе небывалой,
И Ленина орден
на бархате алом.
Да, Александр Прокофьев был безмерно счастлив, что жил и творил в Ленинграде, что всецело принадлежал Советской России. Но и она — родная наша социалистическая держава, гордилась тем, что у неё был он — неповторимый, всегда готовый ринуться в бой, не расстававшийся с поэтическим словом.
Руслан СЕМЯШКИН.
